Евгений Козловский: «Вижу, как гибнет Дальний Восток»

Козловский Евгений Александрович, родился в 1929 г. в Белоруссии. В 1954-1955 гг. – главный инженер Гаринской экспедиции, в 1956-1957 гг. – зам. начальника геологического отдела Дальневосточного геологического управления, в 1975-1989 гг. — министр геологии СССР. В настоящее время – зав. кафедрой оптимизации геолого-разведочных процессов Московского государственного геологоразведочного университета, президент Международной акционерной геологической компании, генеральный директор Института геолого-экономических проблем, вице-президент РАЕН. Герой социалистического труда, лауреат Ленинской и Государственных премий РФ, доктор технических наук, профессор.

На Гари был огромный поселок

— Евгений Александрович, только в конце 2006 года государство определило владельца лицензии на разработку Гари. Долго руки не доходили. В каком году и кем было открыто это месторождение?

— Гарь была открыта в 1949 году с помощью аэромагнитной съемки. Первые магнитные аномалии, свидетельствующие о залежах железных руд, обнаружили геологи Л. И. Завьялова и В. В. Кучук. Месторождением заинтересовались сразу. Когда я там появился, было много разговоров о том, что на Гарь приезжал сам академик Бардин. В то время он являлся мировой величиной в черной металлургии, его боготворили. Он дал очень высокую оценку месторождению.

— Вы работали главным инженером Гаринской экспедиции. Что больше всего запомнилось?

— Время тогда было тяжелое, но интересное. В Гаринской экспедиции было три тысячи человек. Огромный поселок, где вы могли бы встретить кого хотите: и пройдох, и старателей с Королевского и Октябрьского приисков. Эти люди были вымучены тайгой и могли сотворить все что угодно. И поножовщина, и другие происшествия случались постоянно, поэтому там надо было уметь управлять людьми. Главным инженером я стал не сразу – месяца три работал помощником мастера буровых работ. Через какое-то время меня назначили старшим буровым мастером. По службе я продвигался быстро и уже через год оказался главным инженером Гари. Хозяйство мне досталось серьезное: кроме 20 буровых, там было 8 шахт, энергией их обеспечивали 10 танковых дизелей, была паровая электростанция, автопарк из 250 машин. Постоянно требовалось огромное количество дров, и даже руководство в авральном режиме порой работало на лесосеке. А морозы-то частенько зашкаливали за –50 градусов. Дорог там не было, экспедиция снабжалась сезонным зимним завозом – по Зее, потом по Селемдже. Основная перевозка шла через Мазаново со Свободного, где располагалась большая перевалочная база.

Одно время, когда руководителя экспедиции Калиниченко прихватил радикулит и он был вынужден лечиться в Кульдуре, я исполнял его обязанности. Поступок по тем временам отчаянный – контингент был непростой. К тому же в этот момент Управление решило уволить 800 рабочих. Это пришлось делать мне. Люди, конечно, были недовольны – случались стычки и нападения.

Нужна программа

— Когда шла геологоразведка данного месторождения, с какими производственными комбинатами она увязывалась? Были ли планы создания металлургического ком-плекса в Амурской области или на Дальнем Востоке?

— Тогда на эту тему мало думали. В советских масштабах Гаринское месторождение считалось неплохим, но не рассматривалось как самостоятельный проект. Однако в то время еще не были открыты другие крупные залежи железных руд на Дальнем Востоке, а ведь именно в едином комплексе с ними и должна работать Гарь.

— Способна ли сейчас Гарь стать одной из точек роста Амурской области и Дальневосточного округа?

— Ее роль высока. Это безусловно. Но для того, чтобы и она, и Дальний Восток в целом нормально работали, нужна серьезная федеральная программа развития этого округа. Я такой программы, откровенно говоря, не видел. То, что есть сейчас – это какие-то отрывки по отдельным направлениям.

— В свое время вы координировали геологию всего Дальнего Востока, работали главным инженером экспедиции в Солнечном. Какие государство определяло приоритеты в геологоразведке региона?

— Когда мы работали на Дальнем Востоке, в районе Комсомольска, мы не думали о том, что будет в дальнейшем. Тогда были четкие задачи: мы занимаемся оловом, цветными металлами, нам в такие-то сроки нужно сделать. В те годы первыми на Дальнем Востоке мы получили Ленинскую премию за открытие Комсомольского оловорудного района. В 50-е гг. СССР немалую часть олова получал из Китая, а он именно в это время отрезал все поставки. Так что мы, конечно, выполняли стратегическую задачу. После нашего открытия китайцы ахнули.

Правда, тогда мне было всего 30 лет, и я не очень хорошо понимал значение Ленинской премии. Ну, получил и получил. Я немного жалею о том, что всего полгода проработал в Хабаровске. Но в те годы мне казалось, что аппаратная работа в Управлении не для меня. Рвался в поле.

Говоря о дальневосточной геологии вообще, нужно отметить, что был слаженный и профессиональный коллектив с научным пониманием проблемы. Это давало прекрасную перспективу новых больших открытий. К сожалению, перестройка все подорвала в корне.

Утвердилась система

— Обращаясь к тем годам, когда вы руководили Всесоюзным министерством, можете вспомнить какой-то самый значимый для вас результат?

— В 1965 году меня перевели в Москву на должность начальника технического управления Министерства геологии РСФСР, а в 1970 году утвердили членом коллегии Министерства. В 1974-м я стал замом министра геологии СССР, а через год – министром. Вы поймите: в те годы не было ни одного министра, который не знал бы досконально свою отрасль. Таких «чудес», как сегодня, не было. Недавно министром обороны назначен мебельщик. Это вызывает омерзение. За те 15 лет, что я руководил геологией Союза, минерально-сырьевая база увеличилась в три раза. Я не отношу это только к своим заслугам. Передо мной был академик РАН А. В. Сидоренко, перед ним – П. Я. Андропов. Мне досталась их работа, которая и подвела страну к гигантским открытиям: Уренгой, Саматлор, месторождения Западной Сибири и Туркменистана, Кольская сверхглубокая скважина. Мы впервые в России вышли на шельфы. Но главное – утвердилась система исследования недр.

— Чего сейчас не хватает для возвращения былого уважения к профессии геолога?

— Молодежь сейчас очень тянется в геологию. Хотя пока, скажем прямо, работать некому. К сожалению, прошедшая недавно в Хабаровске конференция показала, что люди имеют отрывочные, региональные сведения. О том, что где-то что-то может быть открыто. А идет разговор, будто это уже свершилось. Будет профессионализм – будет и престиж.

— Недавно вышла ваша новая книга «Дальний Восток – зона притяжения». Что необходимо, чтобы он действительно стал зоной приоритетных интересов для государства и крупных инвесторов?

— Что касается минерально-сырьевых ресурсов этого региона, то пока не видно государственной политики на перспективу. Экспортные нефте— и газопроводы – пожалуйста! Вызывает удивление – как можно продавать нефть с Дальнего Востока и не видеть, что два миллиона человек уехали оттуда — и он обезлюдел? Книгу я написал не просто так – невольно я чувствую свою вину, потому что вижу, как гибнет Дальний Восток. Актер Рейган в свое время сказал Конгрессу США, что минеральное сырье – это основа благосостояния народа. Он это понимал. А мы почему-то не понимаем!


 

При использовании материалов активная индексируемая гиперссылка на сайт ТЕЛЕПОРТ.РФ обязательна.

Новости